Index Librorum Prohibitorum (версия Харчевни)

[Dogma]

[Unbreakable]

[Dogma]

А вот что мы знаем о ТРЕТЬЕЙ (!) жене Алексея Толстого, с которой он прожил с первых лет после революции по 1935 год

Наталья Крандиевская-Толстая.

Светлый человек, сильная личность, пережившая в 1935 году предательство и уход мужа, но не державшая на него зла, принципиально оставшаяся в блокадном Ленинграде, чтобы разделить судьбу города и жителей. Выжившая благодаря оптимизму. По многим признакам (возьмем хотя бы характеристику Мальвины в сказке!) складывается впечатление, что Алексей Толстой глумился над ней и попросту использовал.

______________________________________

«Каким поэтом мы пренебрегли!»


Н. Крандиевская-Толстая

В ОСАДЕ

................Сыну моему Мите посвящаю.


Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.
Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой.
Здесь каждый камень мостовой
Свидетель жизни величавой.
Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта.
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.
О, память! Верным ты верна.
Твой водоём на дне колышет
Знамёна, лица, имена,
И мрамор жив, и бронза дышит.
И променять за бытиё,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие моё,
Мой город великодержавный?
Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство.
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство.
1941

Наталья Крандиевская родилась в 1888 году в Москве, в интеллигентной, близкой к литературным кругам семье. Уже в тринадцатилетнем возрасте она печатает свои стихи в журналах.
В семнадцать лет она выходит замуж за молодого прозаика Алексея Толстого, и занятия литературой отходят на второй план. В печати выходят только три её тоненькие книжечки, последняя из которых появляется уже в эмиграции в Берлине в 1922 г.
В 1923 г. семья Толстых возвращается на родину. У Натальи уже трое детей, она хозяйка известного и большого открытого дома.
В 1935 г. жизнь её резко меняется – муж уходит из семьи. Пережить эту трагедию помогает возвращение к творчеству, она начинает снова писать.

Памяти Марины Цветаевой.

Писем связка, стихи, да сухие цветы,
Вот и всё, что наследуют внуки.
Вот и всё, что оставила, гордая, ты
После бурь вдохновенья и муки.
А ведь жизнь на заре, как густое вино,
Закипала языческой пеной,
И луна, и жасмины врывались в окно
С легкокрылой мазуркой Шопена.
Были быстры шаги, и движенья легки,
И слова нетерпеньем согреты,
И блестели на сгибе девичьей руки,
По-цыгански звенели браслеты.
О, надменная юность! Ты зрела в бреду
Колдовских бормотаний поэта.
Ты стихами клялась: исповедую, жду!
И ждала незакатного света.
А уж тучи свивали грозОвый венок
Над твоей головой обречённой.
Жизнь, как пёс шелудивый, скулила у ног,
Выла в небо о гибели чёрной.
И Елабугой кончилась эта земля,
Что бескрайние дали простёрла.
И всё та же российская сжала петля
Сладкозвучной поэзии горло.
1941

Во время войны ей неоднократно предоставлялась возможность покинуть блокадный Ленинград, она отказывалась и оставалась свидетельницей этого страшного времени. Сегодня в семейном архиве её сына Дмитрия Алексеевича Толстого хранится её мобилизационное предписание бойца трудового фронта и документы на две награды: медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

НА УЛИЦЕ
(1941-1942гг)

1

Иду в темноте вдоль воронок.
Прожекторы щупают небо.
Прохожие. Плачет ребёнок
И просит у матери хлеба.
… А мать надорвалась от ноши
… И вязнет в сугробах и ямах.
…«Не плачь, потерпи, мой хороший» -
… И что-то бормочет о граммах.
Их лиц я во мраке не вижу,
Подслушала горе вслепую.
Но к сердцу придвинулась ближе
Осада, в которой живу я.

II

На салазках кокон пряменький
Спеленав, везёт
Мать заплаканная в валенках,
А метель метёт.
Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
… «У моей, вот тоже, дочери
… Схоронён вчерась.
… Бог прибрал, и слава Господу,
… Легше им и нам.
… Я сама-то скоро с ног спаду,
… С этих со ста грамм».
Труден путь, далёк до кладбища.
Как с могилой быть?
Довести сама смогла б ещё,
Сможет ли зарыть?
А не сможет, сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.
И спешат по снегу валенки, -
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче – умереть.

IV

Обледенелая дорожка
По середине мостовой.
Свернёшь в сторонку
Хоть немножко, -
В сугробы ухнешь головой.
Туда, где в снеговых подушках
Зимует пленником пурги
Троллейбус, пёстрый, как игрушка,
Как домик бабушки Яги.
В серебряном обледененьи
Его стекло и стенок дуб.
Ничком на кожаном сиденьи
Лежит давно замёрзший труп.
А рядом, волоча салазки,
Заехав в этакую даль,
Прохожий косится с опаской
На быта мрачную деталь.

V

За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
«А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!».
Мервишель? У Льва Толстого?
Снится что ли, это бред?
Заметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.

VI

Как приведенья беззаконные,
Дома зияют безоконные
На снежных площадях.
И, запевая смертной птичкою,
Сирена с ветром перекличкою
Братаются впотьмах.
Вдали, над крепостью Петровою,
Прожектор молнию лиловую
То гасит, то зажжёт.
А выше – звёздочка булавкою
Над Зимней светится Канавкою
И город стережёт.

VII

Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
У каждой, как у именинницы,
Сирени веточка приколота.
Весна. Война. Всё согласовано,
И нет ни в чём противоречия.
А я стою, гляжу взволнованно
На облики нечеловечии.

VIII

Вдоль проспекта, по сухой канавке,
Ни к селу, ни к городу цветы.
Рядом с богородицыной травкой
Огоньки куриной слепоты.
Понимаю, что июль в разгаре
И что полдень жатвы недалёк,
Если даже здесь, на тротуаре,
Каблуком раздавлен василёк.
Понимаю, что в блокаде лето
И, как чудо, здесь, на мостовой,
Каменноостровского букета
Я вдыхаю запах полевой.

***

Смерти злой бубенец
Зазвенел у двери.
Неужели конец?
Не хочу. Не верю.
Сложат, пятки вперёд,
К санкам привяжут.
«Всем придёт свой черёд», -
Прохожие скажут.
Не легко проволочь
По льду, по ухабам.
Рыть совсем уж не в мочь
От голода слабым.
Отдохни, мой сынок,
Сядь на холмик с лопатой.
Съешь мой смертный паёк,
За два дня вперёд взятый.
Февраль 1942

***

Майский жук прямо в книгу
с разлёта упал
На страницу раскрытую –
Домби и Сын.
Пожужжал
И по-мёртвому лапки поджал.
О каком одиночестве Диккенс писал?
Человек никогда не бывает один.
1942?

НОЧЬЮ НА КРЫШЕ

В небе авиаигрушки,
Ни покоя им, ни сна.
Ночь в прожекторах ясна.
Поэтической старушкой
Бродит по небу луна.
И кого она смущает?
Кто вздыхает ей во след?
Тесно в небе. Каждый знает,
Что покоя в небе нет.
Истребитель пролетает,
Проклиная лунный след.
До луны ли в самом деле,
Если лётчику глаза
И внимание в обстреле
От живой отводит цели
Лунной влаги бирюза?
Что же бродишь, как бывало,
И качаешь опахало
Старых бредней над землёй?
Чаровница, ты устала,
Ты помехой в небе стала, -
Не пора ли на покой?
1942

НА КУХНЕ

I

В кухне жить обледенелой,
Вспоминать свои грехи,
И рукой окоченелой
По ночам писать стихи.
Утром снова суматоха.
Умудри меня, Господь,
Топором владея плохо,
Три полена расколоть!
Не тому меня учили
В этой жизни, вот беда!
Не туда переключили
Силу в юные года.
Печь дымится, еле греет.
В кухне копоть, как в аду,
Трубочистов нет – болеют,
С ног валЯтся на ходу.
Но нехитрую науку
Кто из нас не превозмог?
В дымоход засунув руку,
Выгребаю чёрный мох.
А потом иду за хлебом,
Становлюсь в привычный хвост.
В темноте сереет небо,
И рассвет угрюм и прост.
С чёрным занавесом сходна,
Вверх взлетает ночи тень,
Обнажая день холодный
И голодный новый день.
Но с младенческим упорством
И с такой же волей жить
Выхожу в единоборство –
День грядущий заслужить.
У судьбы готова красть я,
Да простит она меня,
Граммы жизни, граммы счастья,
Граммы хлеба и огня!
1942

В мрачные январские дни наконец-то была прорвана блокада Ленинграда. Хотелось бы сказать: «свобода хлынула в осаждённый город»; но это было не так. Измученные, истощённые, едва выжившие после этой страшной и такой долгой пытки голодом и холодом, так усиливавшими друг друга, люди едва могли передвигаться. Радовались ли они? Конечно! должны были радоваться; но у многих даже на это не оставалось сил… И новая волна смертей, унесла с собой многих ленинградцев, организм которых не смог адаптироваться к обыкновенной жизни, где что-то едят, пьют, двигаются и не думают об умерших близких…

Летом 1943 года боец Н. Крандиевская-Толстая была вывезена в Москву. Она была принята в Союз писателей.
Осенью 1946 года была подготовлена к выпуску её книга, но по распоряжению Жданова набор её был уничтожен. Посмертный сборник её произведений появился только в 1985 году.

***
Этот год нас омыл, как седьмая щёлочь.
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе, как будто мы стали,
Научились ценить всё, что буднями было:
Этой лампы рабочей лимит и отраду,
Эту горстку углей, что в печи не остыла,
Этот ломтик нечаянного шоколаду.
Дни тревог, отвоёванные у смерти,
Телефонный звонок – целы ль стёкла? Жива ли?
Из Елабуги твой самодельный конвертик, -
Этих радостей прежде мы не замечали.
Будет время, мы станем опять богаче,
И разборчивей станем, и прихотливей,
И на многое будем смотреть иначе,
Но не будем, наверно, не будем счастливей.
Ведь его не понять, это счастье не взвесить,
Почему оно бодрствует с нами в тревогах?
Почему ему любо цвести и кудесить
Под ногами у смерти, на взрытых дорогах?
1942

***
Свидание наедине
Назначил и мне командор.
Он в полночь стучится ко мне
И входит, и смотрит в упор.
Но странный на сердце покой.
Три пальца сложила я в горсть.
Разжать их железной рукой
Попробуй, мой Каменный гость.
1943

***
А муза не шагает в ногу.
Как в сказке, своевольной дурочкой
Идёт на похороны с дудочкой,
На свадьбе плачет у порога.
Она, на выдумки искусница,
Поёт под грохот артобстрела
О том, что бабочка-капустница
В окно трамвая залетела.
О том, что зарослИ картошками
На поле Марсовом зенитки,
И под дождями и бомбёжками
И те, и эти не в убытке,
О том, что в амбразурах Зимнего
Дворца пустого свиты гнёзда,
И только ласточкам одним в него
Влетать не страшно и не поздно,
И что легендами и травами
Зарос, как брошенная лира,
Мой город, осиянный славами, -
Непобеждённая Пальмира.
1943

Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая умерла в Ленинграде осенью 1963 года.
______________________________

Татьяна Буевич.



Вот еще. Запаситесь терпением.

____________________________________________________

Наталья Крандиевская родилась в литературной семье. Отец её – Василий Афанасьевич был издателем, мать – писательницей. Неудивительно, что маленькая Наташа хорошо знала литературу и начала писать стихи в семь лет, а в четырнадцать – появились её первые публикации.

Стихи юной Наташи Крандиевской высоко ценил такой строгий критик, как Иван Бунин. Вот что он писал по этому поводу: «Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее - иней опушил всю её беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ - я просто поражён был её юной прелестью, её девичьей красотой и восхищён талантливостью её стихов…» Эта была их первая встреча. В дальнейшем именно Иван Алексеевич Бунин стал литературным учителем Крандиевской.

Но, несмотря на похвалы в свой адрес даже таких признанных поэтов как К.Бальмонт, который был очарован красотой и талантом юной поэтессы, она не спешила издавать книгу, будучи весьма требовательна к себе. Первый поэтический сборник Натальи Крандиевской «Стихотворения» вышел в Москве в 1913 году. Критики оценили его весьма доброжелательно, отмечая свежесть и оригинальность рифм, богатство ритма и «удивительное искусство выражать тончайшие сложнейшие настроения при большой глубине мысли». «…В тютчевской сгущённости слова, происходящей от насыщенности содержанием, есть волнующая музыка», - писала в своей рецензии С.Парнок. Поэзию Крандиевской, полную философских раздумий, с чёткой формой классического стиха высоко оценил А.Блок.

Выход первого сборника стихов был, безусловно, значительным событием в жизни молодой поэтессы, а его высокая оценка такими поэтами как Блок, Бунин, Бальмонт позволяла надеяться на то, что творчество Натальи Крандиевской займёт своё достойное место в русской поэзии.


.....................................................

Засохшая булка

В январе 1942 г. мы с мамой поднимались по черной лестнице к себе домой на пятый этаж дома № 23/59 по Кронверкской улице. Кажется, мы ходили стоять в очереди за хлебом и возвращались, бережно неся каждый свои сто двадцать пять грамм. Сейчас уже не помню, зачем ходили, помню только, как медленно взбирались на пятый этаж. Парадный ход был, вообще говоря, открыт. Но все блокадные жильцы нашего дома пользовались только черным ходом, ибо все жили на кухнях; ведь не было ни воды, ни света, ни отопления, а на кухне у каждого стояла буржуйка.

И 125 г хлеба, единственная еда, съедались не просто так — необходимо было разрезать этот кусок на маленькие квадратики и каждый квадратик чуть-чуть поджаривался на буржуйке. И надо было распределять и терпеливо ждать: вот этот квадратик я съем сейчас, а вот этот — через полчаса, и через час еще вот этот — третий.

В тот день подъем по лестнице был особенно тяжел и мучителен. Ноги неохотно повиновались. Мы жили в квартире 110, а под нами, в квартире 108, жила семья главного человека в Ленинграде, как тогда говорили, крупного ответственного работника. Не буду называть его фамилии.

Входя на площадку четвертого этажа, мы с мамой заметили, что входная наружная дверь в квартиру 108 приотворена, и в мусорном ведре, стоящем между двумя дверьми, торчит какой-то странный желтовато-коричневый предмет. Наклонившись к ведру (нами овладело любопытство) мы обнаружили, что желтоватый предмет ¬— это засохшая французская булка или, как теперь говорят, городская булка, которую выкинули в ведро, потому что она раньше времени зачерствела.

Первым, невольным, я бы сказал, инстинктивным побуждением было — схватить эту булку. Но я почему-то остановился и посмотрел на маму.

«Знаешь что, — сказала мне мама, — давай будем гордыми». И мы прошли мимо полуотворенной двери.

Дмитрий Толстой


_________________________________________

Выход первого сборника стихов был, безусловно, значительным событием в жизни молодой поэтессы, а его высокая оценка такими поэтами как Блок, Бунин, Бальмонт позволяла надеяться на то, что творчество Натальи Крандиевской займёт своё достойное место в русской поэзии.

Не заняло. Толстой "постарался". Наталья в замужестве бросила творчество, став его личным секретераем и корректором. Какую муть сочинял Толстой, и при этом глумился над женой, мы уже сказали. А между тем, по жизнеутверждающим стихам Крандиевской периода блокады я рискну сделать вывод - в нашем понимании она была "инквизитор". Без всякого преувеличения.

[Unbreakable]

Хочется ещё раз вернутся к "Золотому Ключику" дабы подметить важный момент - суть сказки по сравнению с "Приключениями Пиноккио" очень сильно изменена. Сейчас не все читали "Пиноккио" - в основном многим вспомнится диснеевский персонаж, довольно далёкий от оригинала. Сказка-же эта по сравнению с "Золотым Ключиком" более длинная, и даже ИМХО мрачноватая, но значительно менее легкомысленная.

Основной мотив "Пиноккио" тот, что чудесные изменения в своей жизни можно произвести упорным трудом, и тем кто изживает лень, враньё и другие дурные душевные качества и честно трудится благоволят небеса, и становится возможным невозможное.

Именно таков Пиноккио, который только в начале книжки похож на Буратино, а затем всё менее и менее напоминает последнего. Пять золотых украденные котом и лисой в Стране Дураков - это ведь только начало злоключений Пиноккио в процессе которых он исправляется, встаёт на верную дорогу, потом опять сбивается, но все эти злоключения - не зря. Тяжким трудом Пиноккио зарабатывает стакан молока в день, для больного отца (который заболел кстати разыскивая его), и вывозит его на каталке на прогулку. Параллельно Пиноккио сам учится писать и читать (ибо в школу, как в середине книги у него уже ходить нет ни возможности ни времени). В итоге из никчемной деревянной куклы Пиноккио становится живым мальчиком, а его отец выздоравливает от недуга.

А что Буратино? Он обещает "пойти в школу выучиться и купить сто курток для папы Карло", но на протяжении всей книги так и не попадает в эту самую школу (в отличии от Пиноккио кстати, который таки стал в ней отличником). Сюжет-же "Золотого Ключика" сводится к счастью за какой-то там дверцей, мол никаких усилий для счастья прилагать не надо - только ключ найди и в этом разительное отличие сказок. Буратино как был в начале сказки куклой, так к концу сказки куклой и остался. Пусть хулиганистой, пусть говорящей куклой - но всё с той-же "деревянной головой и очень коротенькими мыслями".

Возможно тон сказки "Приключения Пиноккио" покажется современному читателю слишком нравоучительным, но по крайней мере эта нравоучительность не поощряет отрицательные качества души. Тут кстати вспоминается ситуация с "Карлсоном". Если для советского читателя, Карлсон - проказник и весельчак, то в Швеции эту сказку, как и её героя мягко говоря не жалуют. Почему? А потому что "врун, лентяй и обжора". Так-то.

[Dogma]

Ну, Слава Богу, сходство с Карлсоном чисто внешнее! Если ты помнишь, Карлсон не один раз серьезно выручал Малыша (например спас от воров), а в третьей книге - вообще, выступил в роли свахи для своей давннй почитательницы Фрекен Бок. Кстати, присмотрись: она из "домомучительницы" его стараниями превращается в добрейшего человека, ставшего хорошим другом семье Малыша! Так что...думаю, шведы просто более требовательны к литературе для детей. В отличие от родаков на постсоветском пространстве

[Unbreakable]

Тут дело не совсем в том что вышло в итоге. Карлсон вобщем-то несмотря на все его недостатки, флудер. Он капризный, ленивый, но по большей части не злой и его проделки не ставят цели нанести кому-либо серьёзного вреда. Кроме того он никогда не унывает - даже в серьёзных или опасных ситуациях (например когда за его поимку объявили награду и за дело взялись Филле и Рулле). Карлсон всегда настроен на позитив - и в этом хорошая черта его характера. Он умеет подбодрить и даже "пнуть" в нужный момент других (что мы и наблюдаем с Фрёкен Бок). Хотя порой он переходит грань между баловством и пакостями - он скажем высыпал мусорное ведро прямо на улицу, "обсыпав гражданина вишнёвыми косточками и ореховой скорлупой", или швырнул из окна пакет с водой "разорвавшийся у ног какой-то тётеньки наподобие бомбы".

Хотя Карлсон спорит со взрослыми (зачастую по делу), он делает это в довольно бесцеремонной и грубой форме. Кроме того ему часто определённо наплевать на всех вокруг кроме себя любимого, и именно эти качества критикуют шведы (которым видимо в отличии от жителей "постсоветского пространства", эти отрицательные стороны характера вполне обоснованно видятся просто ужасными).

Дело в том что Астрид Линдгрен на примере Карлсона во многих ситуациях хотела показать каким НЕ НАДО БЫТЬ (наподобие "Вредных Советов" Остера). Шведы-же мотивируют нелюбовь к сказке тем, что дети читая сказку, обычно пытаются подражать главному герою оной. А кому хочется чтобы его ребёнок начинал врать, грубить и лениться?

[Dogma]

[Dogma]

КАК ГАРАНТИРОВАННО ОТУЧИТЬ РЕБЕНКА ОТЛИЧАТЬ ДОБРО ОТ ЗЛА
Вот совет из журнала "Домашний очаг"

***Позвольте ребенку самому выбирать книжки. Может быть, вы и выбрали бы для летнего чтения «Тома Сойера», но, если ребенок предпочитает истории о вампирах, не сопротивляйтесь. Со временем школьник перейдет к более трудным вещам, но это случится только тогда, когда он будет к этому готов. Дело в том, что детям необходима захватывающая история, их привлекает только это. И, если язык книжки слишком трудный или сама история не кажется интересной, дети просто откажутся читать.
Разрешите еще раз читать те же самые книжки. В прошлом году дочь прочитала всего Гарри Поттера, а теперь взялась за него заново? Не возражайте! Вернуться к любимой книге – это все равно что провести время со старым другом. Прочитав книгу во второй раз, ребенок наверняка найдет в ней для себя что-то новое. ***

http://www.goodhouse.ru/family_and_chil ... z0xtkAXjST

Вполне резонно, что в таком случае "более сложным произведением" станет Папюс или викканская книга теней.

При этом, за бортом "совета" осталоь море разливанное отличных детских книг. Остается задать вопрос - платят автору совета за рекламу конкретных произведений, или его подталкивает к оной род занятий, о которых автор предпочитает не упоминать?

[Dogma]

Лживых сайтов в сети немеряно, но этот возмутил особенно.

Официальный сайт детской писательницы Софьи Прокофьевой, который указывается в викиипедии и множестве электронных библиотек, иначе как издевательством над писательницей не назовешь.

Наполнения сайта, по сути, нет. На каждой странице-манерные похихикивания админши. Возникает подозрение, что добрые сказки Прокофьевой составляют немалую угрозу продвижению пакостных сказок Роулинг.

Это подозрение появилось при просмотре страницы Лучшее. Впрочем, не буду забегать вперед. Выкладываю ссылки на скриншоты (они большого размера, поэтому их неудобно вставлять в форум)

Вот это страница ЧАВО




Содержание большинства страниц о сказках примерно такое:



Страница Средневековье:



no comment...





Обратите внимание на нижнюю ссылку.



Еще раз напомню, что ссылка именно на этот сайт присутствует в электронных библиотеках и википедии, как на официальный. С трудом обнаружила в углу упоминание, что сайт переехал на другой хостинг, но и там оказался все тот же сырой полуфабрикат , разве что раздел "ЧАВО" убран. И пара интервью, разительно отличающихся по уровню от приведных выше кривляний. Неудоумеваю - неужели интервью брал тот же человек, который писал приведеное на скриншотах?

У меня всё. Уважаемая Барбацуца хочет что нить добавить?

[Unbreakable]

Барбацуца так громко возмущается что добавить придётся мне. За неё. потом она всётаки литературный персонаж, а вот мне "Лоскутик и Облако" сызмальства читали. А теперь вот такая особь женского пола, из тех что нынче обсели литсайты как мухи чтобы "стихО"(!) выложить, да оккультным ядком побрызгать, глумится над 80-летней сказочницей (дай Бог ей ещё много лет жизни, крепкого здоровья и плодотворного творчества!) и её произведениями.

Друзья мои, я думаю Подвала
Увы, здесь будет даже мало.

[Dogma]

Оказывается, идея отслеживать некачественные а то и опасные книги (в данном случае речь идет о детских книгах) уже реализована на сайте Библиогид, что не может не радовать.



Вот показательный пример оттуда. Типичное виканское творчество, о чем могут и не знать рецензенты сайта. Смотрим на фамилию главной героини и сюжет...

Жить в приюте несладко, что и говорить. Казалось бы, одного этого обстоятельства уже достаточно, чтобы вызвать сочувствие к сироте-подкидышу Молли Мун — героине свежепереведённой книги молодой английской писательницы Джорджии Бинг.
Ну уж нет!
Если создательница данного опуса надеялась завоевать читательские симпатии таким вот нехитрым способом, то совершенно напрасно. Трудно испытывать какие-то иные эмоции, кроме отрицательных, к обиженной на весь свет унылой девице, которая страшно себя жалеет и ни с кем, даже с лучшим другом Рокки, не в состоянии поддерживать ровных отношений. Все-то её, бедняжку, притесняют: и взрослые, и сверстники — неизвестно, кто больше.
Джорджия Бинг использует небогатый набор приёмов, способных, как ей кажется, расставить по своим законным местам положительных и отрицательных персонажей. Взять, к примеру, «говорящие» имена. Директрису Хардвикского приюта — редкую стерву и «самодуру» — зовут мисс Гадкинс. А учительницу в школе, столь же неприятную особу, — миссис Жаббс. «Молли терпеть не могла миссис Жаббс и радовалась, что учительница такая мерзкая на вид — с опухшим, точно вечно заплаканным лицом, почти лысая, а живот — будто резиновый мешок с водой. Так ей и надо, уродине!»
К слову сказать, Молли и сама красотой не блещет (если не считать каштановых кудрей и необычайно выразительных глаз — автор всё-таки женщина), хоть и не может, подобно мисс Гадкинс, похвастаться вставной челюстью. Джорджия Бинг, очевидно, полагает, что девочке-подростку позволено судить о людях по их внешности, над которой, кстати, она ещё не раз предложит всем от души посмеяться.
Как бы там ни было, Молли выступает в роли страдающей добродетели до тех пор, пока в руки к ней не попадает книга некоего д-ра Логана «Гипноз: Уроки древнего искусства». Обнаружив в себе недюжинные способности к гипнозу («Молли прочитала вслух: «У МЕ-НЯ ЧУ-ДЕС-НЫЙ СПО-КОЙ-НЫЙ ГО-ЛОС. Я СПО-КОЙ-НА И НА-СТОЙ-ЧИ-ВА. МОЙ ГО-ЛОС О-ЧЕНЬ…») и скоренько овладев этим, как выяснилось, совсем не сложным искусством, Молли принимается мстить.
Со вкусом и удовольствием.
Заставляет своих недругов проделывать разные смешные штуки, внушает всем, чтобы её любили, восхищались и беспрекословно слушались, после чего сбегает из приюта и улетает в Нью-Йорк, где, благодаря всё тем же гипнотическим способностям, становится звездой мюзикла, имеет шумный успех, а затем, шантажируемая противным мистером Нокманом, грабит банк на пару со своим вновь обретённым приятелем Рокки.
Разумеется, блюстители нравственности уже навострили уши, а то и кинулись писать, куда следует, пока все остальные пребывают в недоумении. Тут, впрочем, и сама Джорджия Бинг спохватывается, что зарулила куда-то не туда, и решает сделать так, чтобы героиня срочно перековалась, раскаялась в накопившихся грехах и осознала, что была не права, а заодно (само собой, при помощи внушения) перевоспитала своего злейшего врага — мошенника и мерзавца мистера Нокмана. Не беда, что выглядит это, мягко говоря, неубедительно.
В компании своего друга Рокки блудная дочь возвращается в приют, на протяжении всего пути не переставая галлонами изливать на читателей сироп прописной морали: «— Самое ценное на свете — это друзья, — сказала она. — Они гораздо лучше, чем популярность, слава, деньги».
Приятель ей вторит: «Конечно, — кивнул Рокки. — Если хотя бы один человек на свете станет добрее, значит, мы это затеяли не зря. Знаешь, что я думаю? Нашу песенку увидят тысячи людей [Перед отлётом из Нью-Йорка друзья-гипнотизёры записывают рекламный ролик, который, согласно их замыслу, должен способствовать распространению добра во всём мире посредством этакого промывания мозгов. — А.К.]. Кто знает, сколько добрых дел они сделают благодаря тебе. Брось семя в землю, и оно прорастёт».
Тут блюстители нравственности вздыхают с облегчением, а то и смахивают набежавшую слезу, тогда как нормальные люди из последних сил борются с тошнотой. Джорджия Бинг выбирает наихудший путь из возможных: мозолистой рукой она возвращает заблудшую овцу в стадо, а всё своё бессмысленное повествование укладывает, точнее, насильно впихивает в рамки благопристойной рождественской сказочки.
Порок наказан, добродетель торжествует. Занавес.
Книга о Молли Мун стала для Джорджии Бинг дебютом в детской литературе. Первый блин получился комом. Хотя даже эта неаппетитная субстанция оказалась без помех усвоена здоровыми детскими организмами. Говорят, к настоящему времени её перевели на 22 языка и выпустили в 35 странах мира. Да и российским читателям в сентябре наступившего года издательство «Эгмонт» обещает очередную порцию чтива от Джорджии Бинг. А что? Наши подростки и не такое читали.
Между тем, Национальная организация гипнотерапевтов и психотерапевтов Великобритании советует родителям не покупать книгу про Молли Мун своему ребёнку. Она, видите ли, может вызвать у детей повальное увлечение гипнозом и, тем самым, нанесёт непоправимый вред психическому здоровью подрастающего поколения. По мне, так если подростки станут играть в гипнотизёров, то и пусть себе на здоровье — чем бы дитя ни тешилось. Но вот если они окажутся восприимчивы к гипнозу авторской глупости, тогда точно — беда.
Все, кому книга Джорджии Бинг попадалась на глаза, неизменно отмечали её необычное оформление. Трудно пройти мимо обложки, сияющей таким голографическим блеском, что поневоле хочется зажмуриться. Расчёт явно сделан на то, чтобы «загипнотизировать» потенциального покупателя мерцанием фальшивого серебра.
Как тут не вспомнить старую пословицу?..

Алексей Копейкин

[Dogma]

Новость уже с бородой, но порадовала

17 Апреля 2010, Сб 11:40
Названы самые опасные книги для детей Арт

Американская ассоциация библиотек каждый год составляет «черные списки» книг, которые рекомендовано убрать с полок школьных и публичных библиотек в США. В этом году все четыре тома «сумеречной» саги от Стефани Мейер не рекомендованы к чтению детям. В истории любви вампира к старшекласснице углядели чрезмерную сексуальность, религиозные вольности и несоответствие текста возрасту данной категории читателей, пишут «Дни.ru».

Наиболее опасной для подростковой психики признана книжная серия «ttyl», вышедшая из-под пера Лорен Майрэкл. Четыре новеллы для старшего школьного возраста стилизованы под смс-переписку и представляют собой угрозу в связи с описанием обнаженной натуры, упоминанием наркотиков и использованием ненормативной лексики.

В список попал роман в картинках «And Tango Makes Three» от творческого дуэта Пэйтера Парнелла и Джастина Ричардсона. Книжка рассказывает историю двух однополых пингвинов, решивших завести ребенка.

«Поттериана» также попала в список. Наблюдателей за нравами в книгах о Гарри Поттере не устраивают антисемейные настроения и оккультизм.

[Dogma]

Теоретическая база

Надо сказать, некоторые пункты очень акутальны!!!!!

Если проигнорить обязательные эпитеты и наезды в адрес инквизиции, получается весьма интересная статья.



Мы уже неоднократно упоминали о наличии в арсенале инквизиции такого мощного оружия для борьбы с противниками церкви,

аким являлся на протяжении столетий Индекс (список) запрещенных книг (Index Librorum Prohibitorum). Первое официальное издание Индекса вышло в Риме в 1559 г. Первый Индекс был составлен римской инквизицией под непосредственным наблюдением папы Павла IV (Караффы), занимавшего, как уже говорилось, пост верховного инквизитора до своего избрания на папский престол. Павел IV поручил дальнейшее издание Индекса конгрегации римской инквизиции.

У папского индекса, как и у самой инквизиции, были свои "предшественники". Папы римские и епископы с незапамятных времен считали своим святым долгом и божественным правом подвергать цензуре, запрещать и уничтожать неугодные им богословские, научные и литературные произведения. Христианские первосвященники уничтожали произведения древней греческой и римской литературы; после составления канонического текста Библии все другие библейские "варианты" были истреблены. Такой же участи подверглись творения раннехристианских и средневековых ересиархов - от Ария до катаров включительно: их сжигали вместе с еретиками. Талмуд, Коран и прочие церковные произведения иудеев и мусульман также уничтожались на протяжении столетий.

Первым известным литературным произведением, уничтоженным церковниками, была поэма "Талия" ересиарха Ария, преданная огню по решению Никейского собора в 325 г. В 405 г. папа Иннокентий I составил первый список еретических писаний, подлежавших уничтожению.

Преследование крамольной литературы в средние века не представляло особой проблемы, так как грамотных людей было мало, а сочинений и того меньше. Но с началом книгопечатания, воспринятого церковниками как "дьявольская затея", проблема сразу осложнилась.

Книгопечатание быстро распространилось, способствуя росту грамотности. С 1448 по 1500 г. в 246 городах Европы появилось 1099 типографий, выпустивших в свет за этот период 40 тыс. названий книг тиражом в 12 млн. экземпляров.

Печатный станок стал мощным орудием в руках противников папства - гуманистов эпохи Возрождения, протестантов, ученых. Католические иерархи со все возрастающим беспокойством взирали на растущий поток печатной продукции, как на своего рода новый потоп, угрожавший поглотить их. Они пытались охранить себя от него, выстроив мощный заслон из анафем, запрещений, отлучений. Они запретили что-либо печатать без предварительного одобрения специально на то уполномоченных инквизиторов.

Первым объявил о введении предварительной цензуры на книги в 1471 г. папа Сикст IV. Папа Лев Х (1513- 1521) добился от V Латеранского (XVIII вселенского) собора, к которому он обратился по этому поводу с буллой "Inter Solicitudines", одобрения предварительной цензуры печатных произведений и ее распространения на весь христианский мир, поручив ее осуществление местным епископам. Еще раньше предварительная цензура по настоянию церкви была введена в Испании. В 1535 г. по приказу французского короля Франциска I теологи Сорбонны составили список запрещенных книг, издание, распространение и чтение которых грозило виновным отлучением от церкви, тюремным заключением и даже костром. О том, какой размах принимало во Франции преследование неугодной церкви и королевской власти литературы, говорит тот факт, что в 1660-1756 гг. в Бастилию было посажено 869 авторов, типографов, издателей и книгопродавцев.

Примеру своего французского собрата последовал испанский король Карл V, по указанию которого в 1546 г. богословы Лувенского университета составили свой Индекс запрещенных книг, взятый на вооружение испанской инквизицией и неоднократно издававшийся ею с соответствующими дополнениями и изменениями, независимо от римского индекса. Свои собственные индексы впоследствии издавала также португальская инквизиция.

Индексы с небольшими вариантами издавались местными инквизициями в Венеции (1551), во Флоренции (1552), в Милане (1554).

С изданием первого римского индекса в 1559 г. цензура всех книг, выходящих в католических странах, была сосредоточена в руках папской инквизиции. Павел IV вообще запретил печатание каких-либо книг в папских владениях без предварительной цензуры инквизиции. Он обязал продавцов книг сообщать инквизиции о всех получаемых ими новинках и запретил торговать ими без особого на то разрешения "святого" судилища. Инквизиторы подвергали периодическим проверкам не только книжные лавки, но и частные библиотеки. Изъятые ими книги торжественно сжигались на публичных аутодафе.

Действия Павла IV были утверждены Тридентским собором (XIX вселенский, 1545-1563). В 1562 г. собор избрал комиссию из 18 епископов, поручив ей пересмотреть и дополнить Индекс 1559 г. Комиссия включила в список запрещенных книг (так называемый Index Tridentinus) все произведения протестантских богословов.

Одобрив этот Индекс, Тридентский собор постановил, что "все книги, осужденные до 1540 г. как папами, так и вселенскими соборами и не значащиеся в данном указателе, должны считаться осужденными так же, как они были осуждены ранее". Гарбовский Б. Кресты, костры и книги.

В 1571 г. папа Пий V, занимавший при Павле IV и Пие IV пост великого инквизитора, создал специальную конгрегацию Индекса, превратившуюся в подлинный департамент цензуры католической церкви. Конгрегация имела и судебные функции, она могла накладывать на авторов церковные наказания вплоть до отлучения от церкви. В конце XVI в. в составлении Индекса участвовал кардинал Роберто Беллармино - один из палачей Джордано Бруно и преследователь Галилея. Правда, это не помешало тому, что после его смерти некоторые его теологические трактаты были признаны крамольными и даже включены в Индекс. С XVII в. конгрегация Индекса находилась под контролем иезуитов.

В 1908 г. папа Пий Х лишил конгрегацию Индекса судебных функций, а 5 марта 1917 г. папа Бенедикт VI декретом ("Alloquentes") вновь объединил конгрегацию Индекса с конгрегацией "священного" судилища (инквизицией), где она действовала под вывеской Цензурного департамента. В 1966 г. под влиянием II Ватиканского вселенского собора Ватикан прекратил издание Индекса.

Последнее издание Индекса вышло в 1948 г. С XVI по XX в. включительно вышло 32 издания списка запрещенных книг. В XVI в. вышло четыре издания (1559, 1590 1593, 1596); в XVII в.-три (1632, 1665, 1681); в XVIII в.-семь (1704, 1711, 1716, 1744, 1758, 1786, 1787); в девятнадцатом веке - шесть (1819, 1835, 1841, 1877, 1881, 1887); за первую половину XX в. - двенадцать (1900, 1901, 1907, 1911, 1917, 1922, 1924, 1929, 1930, 1938, 1940, 1948).

Как следует из этих цифр, наиболее "плодотворными" в работе конгрегации Индекса столетиями были XVIII и XX. Рекорды принадлежат последнему столетию, а с 1917 по 1948 г. вышло восемь изданий Индекса, то есть на одно больше, чем за весь активный восемнадцатый век.

Вряд ли нуждается эта инквизиционная статистика в детальных комментариях. В XVIII в.- веке Вольтера, просветителей и энциклопедистов, безжалостно обнажавших пороки церкви, конгрегации Индекса пришлось работать с немалым напряжением, но еще с большей энергией пришлось этому учреждению трудиться в нашем XX в., когда Ватикан ополчился против коммунизма и научного прогресса. Однако все неугодные церкви книги в наше время не вместились бы ни в какие Индексы, будь они даже гигантских размеров. Чтобы справиться со своей задачей, ватиканская цензура была вынуждена несколько "рационализировать" свою работу.

С этой целью церковь еще в XIX в. приняла два вида запрещения: "в целом" (например, все книги против религии и т. п.) и "в частности", то есть отдельные произведения тех или других авторов или все произведения (opera omnia) того или другого писателя. В XX в. ватиканская инквизиция стала "отлучать" в основном неугодные ей произведения авторов-католиков, причем наиболее известные из них, имеющие широкое хождение среди верующих. В Индексе нет Дарвина и многих других естествоиспытателей, произведения которых опровергали догматы церкви, потому что считалось запрещение их само собой разумеющимся. Так как церковь осудила коммунизм и социализм, то и все книги, пропагандирующие и защищающие это учение, были запрещены "в целом". Это объясняет, почему в Индексе нет произведений Маркса, Энгельса, Ленина и книг других выдающихся деятелей международного революционного рабочего движения, а также книг советских авторов.

В 1917 г. папа Бенедикт XV одобрил канонический кодекс католической церкви, действовавший до 1984 г. Канонический кодекс - верховный закон католической церкви, за невыполнение его статей верующим грозит отлучение от церкви. В кодексе (раздел XXIII, каноны 1384-1405) были сформулированы основные положения, которыми руководствовалась церковь, подвергая цензуре и запрещению печатную продукцию. Рассмотрим их содержание.

Канон 1384 провозглашал: "Церковь имеет право требовать от верующих, чтобы они не публиковали книг без ее предварительной цензуры, и запрещать, если на то имеются достаточные основания, любые книги любого автора". Сказанное относилось также к любого рода публикации - газетной, журнальной и прочей.

Канон 1385 запрещал печатать без предварительной церковной цензуры "священные книги" и любые комментарии к ним; книги по библеистике, теологии, церковной истории, каноническому праву, прочим религиозным и моральным дисциплинам, и "вообще любую печатную продукцию, имеющую непосредственное отношение к религии или к благочестивым обычаям", а также любого рода "священные изображения". Кроме того, в том же каноне отмечалось, что церковникам для публикации своих работ требуется предварительное разрешение их непосредственного начальника.

Запрещалось без особого разрешения печатать все, что относится к канонизации святых и блаженных, к индульгенциям. Также запрещалось печатать или перепечатывать без особого на то разрешения постановления римских конгрегаций, молитвенники, Библию на местных языках. Для издания в переводе на другой язык ранее одобренной церковной цензурой книги требовалось повторное разрешение церковной цензуры.

Канон 1393 устанавливал во всех епархиях католической церкви должность церковного цензора, заключение которого, подтвержденное епископом, являлось основанием для разрешения или запрещения рукописи. Согласно канону 1395, церковь провозглашала свое "право и обязанность в интересах дела (ex justa causa)" запрещать книги, этим правом наделялись, кроме папы римского, кардиналы, епископы и главы монашеских орденов.

Канон 1397 обязывал всех верующих и церковников доносить местным духовным властям или непосредственно в Ватикан о всех появляющихся на свет "вредных" книгах. Особенно это вменялось в обязанность папским дипломатическим представителям, епископам и ректорам католических университетов, причем эти доносы полагалось держать в "строгом секрете".

"Запрещение книги (папским престолом.- И. Г.) означает,- гласил канон 1398,- что без особого на то разрешения ее нельзя издавать, читать, хранить, продавать, переводить на другой язык, ни каким-либо другим образом сообщать ее содержание другим". В официальных комментариях к этому канону было сказано: "Любой, читающий запрещенную книгу, совершает серьезный грех, даже если он прочтет только один абзац. Некоторые авторы, однако, отмечают, что "серьезный грех" будет совершен, если из запрещенной книги прочесть от 6 до 10 страниц; в тех же случаях, когда содержание книги особенно опасно, "серьезный грех" будет совершен и при чтении меньшего числа страниц. Владелец запрещенной книги, узнав о ее запрещении, обязан уничтожить ее или отдать тому, кто имеет разрешение читать запрещенные книги, или по крайней мере отдать ее на хранение до получения разрешения читать ее".

Какие же книги запрещались церковью "в целом", то есть без необходимости на то специального в каждом отдельном случае решения? Их перечислял канон 1399:

Все тексты священного писания, изданные некатоликами.
Книги любого автора, защищающие ересь и раскол или стремящиеся любым способом разрушить самые основы веры.
Книги, специально направленные против церкви или христианских обычаев.
Книги всех некатоликов, посвященные вопросам религии, если не указано, что в них нет ничего противоречащего католической вере.
Книги и брошюры, в которых говорится о новых видениях, явлениях, пророчествах, чудесах или которые пропагандируют новых святых, если таковые были опубликованы без соблюдения канонических правил.
Книги, оспаривающие или высмеивающие любой католический догмат; защищающие ошибки, осужденные папским престолом; низвергающие авторитет божественного культа; стремящиеся разрушить церковную дисциплину; умышленно оскорбляющие церковную иерархию или клир и церковь.
Книги, поучающие или рекомендующие любые суеверия, колдовство, гадание, предсказания, магию, вызов духов и тому подобное.
Книги, провозглашающие законными дуэль, самоубийство, развод и доказывающие, что масонство и им подобные организации не только не вредные, но и полезные для церкви и гражданского общества.
Порнографические книги.
Литургические книги, апробированные папским престолом, если в них имеются изменения.
Книги, распространяющие апокрифические, или запрещенные, или отмененные папским престолом индульгенции.
Любого рода изображения Христа, девы Марии, ангелов, святых и других "божьих слуг", если они не отвечают духу и наставлениям церкви.
Канонический кодекс запрещал пользоваться "отлученными" книгами всем верующим и церковникам, за исключением кардиналов, епископов и других высших церковных чинов, без особого на то разрешения соответствующих церковных властей. Получавшие разрешение ими пользоваться обязывались не передавать их третьим лицам.

Запрещение отдельного произведения или всех сочинений того или другого писателя могло сопровождаться отлучением автора от церкви. Отлучались автоматически (ipso facto) от церкви все, кто, зная о запрещении, издавали, продавали, покупали, читали и передавали другим запрещенное произведение (канон 2318). Если автор после запрещения его произведения не покаялся и не осудил своих ошибок, то он автоматически считался отлученным от церкви. Эти "принципы" изложены также в последнем издании Индекса 1948 г. В этом же издании вновь напечатана статья бывшего главы конгрегации "святого судилища" в 1914-1930 гг. кардинала Мэри дель Валь, впервые опубликованная в Индексе 1929 г.

Инквизитор Мэри дель Валь в своей статье ополчается не только против отдельных "крамольных" книг, но и против "крамольной" печати. Он пишет: "Святая церковь в течение века является жертвой великих, ужасных преследований, порождая в большом количестве героев, своей кровью закреплявших христианскую веру (о том, что инквизиция с остервенением преследовала инакомыслящих и казнила сотни тысяч человек, кардинал Мэри дель Валь считает излишним упоминать.- И. Г.), теперь же ад ведет против церкви еще более ужасную борьбу, более коварную и тонкую, и делает он это через крамольную печать. Ни одна из опасностей не представляет из себя столь великой угрозы для веры и обычаев, как эта, поэтому святая церковь неустанно предупреждает христиан остерегаться ее". Далее кардинал указывает, что особенно опасны для дела веры те "крамольные произведения", которые отмечены научными и литературными достоинствами. "Литературные и научные достоинства,- предупреждал инквизитор,- не дают права на распространение книг, противных вере и добрым обычаям; более того, репрессивные меры должны быть тем суровее, чем более тонка паутина ошибок и чем более соблазнительной представлена привлекательность зла".

В последнем издании Индекса фигурируют около 4 тыс. отдельных произведений и десятки авторов, все сочинения которых запрещены. Этой высокой чести удостоились Оноре де Бальзак, Джордано Бруно, Вольтер, Томас Гоббс, Гольбах, Д'Аламбер, Рене Декарт, Дени Дидро, Эмиль Золя, Жан Лафонтен, X. А. Льоренте, Жан Мелье, Морелли, Эрнест Ренан, Жан Жак Руссо, Бенедикт Спиноза, Жорж Санд, Давид Юм. Запрещены отдельные произведения Ф. Бэкона, Пьера Бейля, Иеремии Бентама, Генриха Гейне, Гельвеция, Э. Гиббона, Виктора Гюго, Эммануила Канта, Этьена Кабэ, М. Ж. Кондорсе, Виктора Консидерана, Ламенне, Ламеттри, Джона Локка, Мармонтеля, А. Мицкевича, Д. С. Милля, Ж. Б. Мирабо, М. Монтеня, Ж. Монтескье, Паскаля, Прудона, Л. Ранке, Рейналя, Робинэ, Стендаля, Флобера и многих других выдающихся мыслителей, писателей, ученых. Шульгин М. И. Из папского "Индекса запрещенных книг".- Вопросы истории религии и атеизма.

Прав был Э. Золя, когда писал: "Нет почти что книг, на которые не извергала бы свои громы церковь. Если порой и создается впечатление, что церковь закрывает глаза на некоторые книги, то это лишь потому, что она не в силах преследовать и уничтожать все, что выходит в свет".

Уже после второй мировой войны в Индекс были занесены произведения таких всемирно известных писателей, как Моравиа и Сартр, богослова Тейяра де Шардена и многих других.

Насколько эффективен был Индекс? До французской революции 1789 г. Индекс был весьма действенным оружием церкви и феодальной реакции против всего прогрессивного. Однако в XIX и в особенности в XX в. он потерял свою прежнюю силу и значение до такой степени, что Ватикан перестал рекламировать его и даже не пускал в открытую продажу. Таким образом, сам Индекс запрещенных книг превратился в своего рода запрещенную книгу. Быть включенным современному автору в Индекс представляло для него отличную рекламу, и многие авторы даже гордились тем, что их произведения попадали в список запрещенных книг Ватикана.

"В некоторых местах в последние годы,- писал не так давно английский историк Кристофер Холлис,- на Мальте, в Квебеке, в Ирландии церковь пыталась заставить верующих отнестись всерьез к Индексу. Но в этих странах вообще любые книги читаются мало. Мальтийцы не очень возражают на запрет читать запрещенные книги, так как они не питают желания вообще читать какую-либо книгу".

Индекс запрещенных книг не пережил конгрегации инквизиции. Он был отменен в 1966 г. вскоре после ее реорганизации в конгрегацию вероучения.

[Unbreakable]

О. Дмитрий Смирнов о книгах Е.Блаватской и Рерихов...

[youtube]http://www.youtube.com/watch?v=m2PgOU9p3yg[/youtube]

[Dogma]

Дожилися... аффтара в Подвал, срочно! Даже не знаю куда выложить это позорище! Топика для полного маразма у нас не предусмотрено

"Схемы вышивки: Семь смертных грехов - вышивка крестом интернет "